Том 34. Вечерние рассказы - Страница 41

— Ты смотри, девочка, распарывай шов осторожно на платье Мыткиной. Помни, случится что, не приведи Господь, со света сживу. Одного этого платья вы все вместе взятые не стоите. Так старайся, помни!

— Буду помнить, Роза Федоровна! — дрогнувшим голоском отвечала Ганя, боявшаяся больше остальных учениц старшую закройщицу.

Убрав посуду и наскоро похватав простывшего картофеля с селедкой на кухне у Софьи, Ганя прошла в мастерскую. Там уже вновь собравшиеся после ужина швеи оживленно беседовали между собою, пользуясь отсутствием Розы Федоровны в мастерской.

Бледная худенькая Марья Петровна поманила к себе Ганю:

— Вот, Ганюшка, лиф Мыткиной, садись и распарывай, да гляди, осторожнее, девонька, не нажить бы беды какой!

И слабая улыбка ободрения и ласки тронула тонкие губы мастерицы, когда она передавала Гане роскошный «индийский» лиф.

Ганя больше всех в мастерской любила эту всегда печальную, озабоченную и худенькую Марью Петровну. В то время как другие мастерицы и их помощницы покрикивали на безответных девочек-учениц, а иной раз под сердитую руку награждали их, по примеру Розы Федоровны, щипками да тумаками, болезненная и всегда озабоченно-грустная Марья Петровна никогда не обидела ни одной из них. Ласково и добро относилась она к девочкам. Горькая судьба этой больной, преждевременно увядшей женщины, отягощенной сиротами-детьми, единственной работницы и кормильцы в семье, делала ее чуткой к чужому горю.

Марья Петровна и сама когда-то была девочкой-ученицей и отлично понимала всю тяжесть жизни этих маленьких тружениц. Что-то материнское проскальзывало в ее отношении к младшим работницам модной мастерской мадам Пике.

И дети платили ей тем же. Не говоря уже о тихой и чуткой Гане, которая особенно крепко привязалась к мастерице, даже апатичная, ко всему миру равнодушная Стёпа, даже не в меру шустрые, бойкие проказницы Танюша и Анютка — и те невольно оказывали предпочтение Марье Петровне перед прочими швеями и мастерицами. Ей старались они при раскладке кушаний положить лучший кусок на тарелку, ей озабоченно советовали одеться теплее, когда она под вечер уходила из мастерской, и неумело обвязывали ее голову большим вязаным, много раз чиненым, платком. Для нее же с особенным рвением сметывали, распарывали или разглаживали работу; словом, оказывали ей множество тех мелких услуг, которые едва заметны для непосвященного в дело глаза постороннего и в то же время глубоко ценятся тем, для кого они предназначаются. И нынче, получив из рук второй мастерицы лиф для распорки шва, Ганя с особенным рвением принялась за работу.

* * *

— Скучно что-то нынче, девицы. А оттого, что красное солнышко наша — Ольга Леонидовна на примерке не была! — произнесла, позевывая во весь рот, помощница Саша. При этих словах вся кровь бросилась в голову Гани и бледное личико ее, склоненное над работой, залило горячим румянцем.

— Действительно, только на ней и глаз отведешь, — вставила свое слово Августа, — как стоит она перед трюмо, словно королева какая, так даже приятно глядеть, девицы, не то что Мыткина толстуха или эта посланница-жердь барочная! Смотреть противно!

— Посмотрите и на жердь, Авочка… — съехидничала Саша, — больна наша Бецкая. Еще неизвестно, повидаем ли мы ее когда!

— То есть как это не "повидаем"? — испуганно вырвалось у Нюши, старшей мастерицы.

— Не померла бы, девицы, любимица наша?

— А-а-а! — пронеслось не то стоном, не то криком по комнате, и, конвульсивно зажав в пальцах ножницы, Ганя поднялась со своего места, бледная как смерть.

— Ганюшка! Что ты? Рехнулась совсем девчурка! — заговорили и засуетились вокруг нее швеи. — Ганя, Ганька! Да что это, на ней лица нет, девицы! Водой ее спрыснуть, что ли, — заволновались они.

Но Ганю не пришлось спрыскивать водою. Она опомнилась в ту же минуту и опустилась, словно обессиленная, на свое место.

— За свой предмет, за душеньку свою испугалась девчонка! — усмехнулась Августа, поправляя свою пышную, модную прическу и, внезапно бросив внимательный взгляд на Ганю и на ее работу, сама побледнела и, заметно меняясь в лице, прошептала чуть слышным шепотом:

— Да что ж это такое, девицы? Господи Боже! Лиф-то индийский! Глядите, глядите, несчастье какое, — и не будучи в состоянии прибавить что-либо от волнения, она, перегнувшись через стол, вырвала из рук Гани шелковый из заграничной ткани лиф Мыткиной и растянула его между руками.

От распоротого наполовину бокового шва на лифе шел огромный прорез, сделанный ножницами на самом видном месте.

Дружное, исполненное бессловесного ужаса «ах» вырвалось у всех присутствующих в мастерской работниц.

От испуга ли при известии об опасности, грозившей жизни Бецкой, от волнения ли, сопряженного с этой вестью, дрогнула вооруженная ножницами рука Гани, но факт порчи лифа говорил сам за себя. Ужасное несчастье было налицо: огромный прорез "по живому месту" (означающему крепкую материю на языке швей) шел на самой груди лифа.

Случай являлся настолько чудовищным, что пораженные и уничтоженные вконец работницы в первую минуту не нашли в себе возможности произнести ни одного слова.

Жуткое молчание воцарилось в мастерской. Оно длилось с минуту, по крайней мере, потом заговорила первая Нюша быстрым и тихим шепотом, чтобы не быть услышанной в соседней комнате страшной Розкой:

— Ганюшка! Бедная! И как же это угораздило тебя! Бесталанная ты девонька! Ну, что «они» теперь сделают с тобою! Лучше бы тебе и на свет Божий не родиться! Ах ты Господи, эк ты беду на себя накликала, девочка!